Шекспир мне друг, но истина дороже - Татьяна Устинова

– А я сразу решила, что на журналистику буду поступать, бабушке так и заявила. Она меня не отговаривала, только сказала, что поступить очень трудно, особенно на бюджет. На бюджет вообще поступить трудно.

– Ты же поступила.

– Я очень старалась, – сказала Василиса и нахмурилась.

До сих пор вспоминать, как она старалась, было трудно. Как выкраивались деньги на репетиторов, как подсчитывали, сколько осталось времени – сначала полгода, потом три месяца, а вот и последний звонок через неделю, – как ждали объявления оценок, как прикидывали, сколько выходит баллов: у них с бабушкой все время получалось немного больше, чем оказывалось в действительности, и как они огорчались и подбадривали друг друга. Как на экзаменах она почти падала в обморок от страха и духоты. Как бабушка провожала ее в университет на дополнительное испытание по истории и четыре часа просидела в скверике на лавочке в самую жару, и как они потом долго шли домой, все время приходилось останавливаться и отдыхать – бабушка очень переволновалась. Все девчонки из класса были озабочены платьями и туфлями, одно платье на последний звонок, другое на выпускной, туфель тоже требуется две пары, все спрашивали, какое именно у кого платье – длинное, короткое, со шлейфом или с декольте!.. Василиса до ужаса боялась таких вопросов и разговоров – отвечать было нечего, ни новых платьев, ни туфель не предполагалось. Все финансы уходили на подготовку к поступлению. Зато когда она нашла себя в списках и прибежала домой красная как рак от незнакомого доселе чувства победы – первой жизненной победы! – бабушка подарила ей золотые сережки с самыми настоящими бриллиантиками!.. Василиса два месяца не могла оторваться от зеркала, все бегала смотреть на свои уши, в которых сверкали благородным блеском ледяные капли!

«Какое убожество, – сказала однажды про эти самые сережки, бабушкин подарок, Валерия Дорожкина, – какое унылое мещанство! Лучше б джинсы себе купила, чем такую дешевку! Я бы вообще запретила бриллианты продавать всем подряд. Малолеткам же не продают сигареты или алкоголь, вот и бриллианты нищим тоже не стоит продавать!»

– По физкультуре трояк, – буркнул рядом Федя Величковский. – Как это ты умудрилась?

– Очень просто, – холодно ответила немного расстроенная воспоминаниями Василиса, отобрала у него дневник с русалочкой, захлопнула и сунула в стол подальше. – Я ничего не умею. Через козла прыгать не умею, по канату лазать тоже не могу. И в волейбол плохо играю, меня в команду никогда не брали, все мечтали противнику сбагрить!..

Федя, который отлично лазал по канату, играл в теннис по первому разряду, лихо катался на сноуборде и плавал с отцом «на время», понял, что она на него рассердилась, только не догадывался, за что.

– Вообще трояк по физкультуре ничего не значит, – сказал он осторожно. – Зато ты романы по литературе писала!..

– Все это не имеет никакого значения. Какая разница, что я там писала! Все равно я не стану знаменитой писательницей. Мне лишь бы универ окончить и на работу устроиться, чтобы бабушке помогать как следует. Что такое, куда она запропастилась? Вот так всегда: уйдет, а я за нее беспокоюсь.

Всерьез огорченная – она и сама не могла бы ответить, что именно ее внезапно так огорчило, – она ушла на кухню и налила в чайник воды.

Этот парень не сегодня-завтра уедет в свою московскую жизнь, где получают красные дипломы и работают на «Радио России», где, должно быть, все прекрасные спортсмены и у всех складываются замечательные карьеры, а она, Василиса, останется в Нижнем.

Она останется и будет работать на трех работах, и станет ждать квоту на бабушкину операцию, потом будет ухаживать за ней изо всех сил, и, может быть, когда-нибудь они купят путевки на теплоход – бабушка все мечтает – и поплывут от Нижнего до самой Астрахани и обратно, будут просто сидеть на палубе и смотреть на берега, это и будет наградой.

…Вы все свободные, независимые, и вольный ветер гладит ваши гордые гривы!.. А у меня обязательства, больная бабушка и театр, где только и есть настоящая жизнь! И нечего так снисходительно рассматривать мои трояки по физкультуре!..

Василиса достала «парадные» чашки с блюдцами и коробку зефира – угощать Федора Величковского.

– Зефир я люблю, – сообщил Федя совсем близко. Он стоял в дверях кухни и наблюдал за ней. – И вообще я люблю чай пить. В какой-то сто пятидесятой биографии Маяковского я прочитал, что его страшно раздражал образ жизни Лилечки, ну, Лили Брик, потому что она очень любила самовар и играть в преферанс. А он считал это мещанством.

– Ты играешь в преферанс?

– Чай люблю пить, – повторил Федя, вытащил из-под стола табуретку и уселся на нее. В крохотной кухоньке от него было очень тесно. – Пироги люблю, особенно с малиной. С яблоками тоже хорошо. Вот зефир люблю, а конфеты не люблю, только «Мишку», когда свежие…

Он разглагольствовал, и не было в нем никакой неловкости, нисколько он не чувствовал себя неуместным – посреди тесной кухоньки на расшатанном табурете!.. Василиса уже жалела, что пригласила его к себе. Выдумала зачем-то с бабушкой его знакомить!.. Что ему до ее бабушки?.. Впрочем, дело тут не в нем, конечно, а как раз в бабушке. Василисе очень хотелось, чтоб Федор Величковский ей понравился – не так, как Роман Земсков, а по-настоящему понравился! И если так и будет, Василиса моментально это увидит, поймет, и это казалось ей очень важным.

Вдруг затрезвонил звонок и приглушенно закричали:

– Василиса, ты дома? Открывай, открывай скорей!..

У нее сделалось перепуганное лицо, она бросила пачку с чаем – чай рассыпался, – и выскочила в коридор, задев Федю. Он рванул следом.

– Кто там? Что случилось?! – Она распахнула дверь.

За дверью стояли какие-то люди, они громко и встревоженно говорили.

– Бабушка! – вскрикнула Василиса. – Ты что это?!

– Ничего, ничего, сейчас отпустит.

– Ей лечь надо и в «Скорую» звонить! Вась, ты зачем ее одну отпускаешь?! Любовь Сергеевна, потихонечку, потихонечку давайте!

– Бабушка, ты что?!

– Звони в «Скорую», кому говорят!..

Мужчина и женщина в мокрых куртках под руку ввели в квартиру какую-то женщину. Она шла тяжело и медленно, механически переставляя ноги. Федор увидел, какие у нее синие губы – по-настоящему синие! Он знал, что это означает, и ему вдруг стало страшно.

– Сердечный приступ, – говорила в телефонную трубку Василиса. – Карпова Любовь Сергеевна, шестьдесят восемь лет, да вы нас хорошо знаете…

Голос у нее был тоже какой-то механический. Женщина между тем укладывала на диван ту, вторую, с синими губами.

– Вася, давай воды и лекарства! У нее лекарства есть на экстренный случай?

– Мы соседи, – растерянно объяснял, обращаясь к Феде, толстый румяный мужик и мял в руках шапку, – едем себе, и вот где с бульвара к нам поворачивать, тетя Люба в снегу сидит! Хорошо, Лида заметила, я бы мимо проехал!

– Вася, «Скорую» вызвала?

– Да, да. Бабушка, выпей.

– Васенька, не пугайся, обойдется, обойдется, говорю тебе.

– Зачем ты ее одну отпускаешь-то?! Разве можно?! Вот молодые, никакого понимания нету! Пальто надо снять, и боты!

– Бабушка, не двигайся, потом снимем!

По квартире гулял сквозняк, с площадки сильно тянуло сигаретным дымом, а из кухни запахом нашатыря и валокордина. Федя бестолково метался за Василисой между кухней и диваном, не зная, чем помочь.

«Скорая» приехала очень быстро, усатый фельдшер с железным чемоданчиком привычно поздоровался с Василисой, привычно разложил чемоданчик на краю полированного стола и покидал ампулы в привычно подставленное блюдце. Соседи мялись в коридоре, но не уходили.

– Что за толпа? – сердито спросил усатый фельдшер, усаживаясь на край дивана, и зыркнул из-под очков. – Тут ничего интересного нет, давайте отсюда и двери закройте!

Соседи попятились, Василиса побежала за ними, прикрыла дверь.

– Ну что такое, Любовь Сергеевна! Нашли время помирать. Рано еще, погодите.

– Да я и не спешу.

– Чего там? Слышно про операцию-то что-нибудь?

– Ждем, Леша. А там как бог даст.

– Даст, даст, – скороговоркой сказал усатый и вдел в уши стетоскоп. – Сейчас поспокойней полежите!..

Вернулась Василиса и стала у стены. То и дело она заправляла за уши волосы. Федя подошел и встал рядом.

– Ну вот, сейчас отпустит. По-хорошему, в стационар надо, Любовь Сергеевна.

– Да я только оттуда, Леша!..

– Все равно надо.

Фельдшер сидел довольно долго, измерял давление, слушал сердце, из аппаратика вылезала розовая лента с неровной черной дорожкой – кардиограмма. Василиса предложила чаю, он отказался. Вид у него был недовольный.

– Ну, до следующего раза, – напоследок сказал он, складывая железный чемоданчик. – А про больницу вы подумайте. Чего нас вызывать то и дело, лежали бы в стационаре!..